Андрей Богданов - Русские патриархи1589–1700 гг
Накануне, 31 августа, царь и архипастырь имели двухчасовую беседу в Столовой палате. Зная вкусы главы государства, патриарх велел подать на стол полведра рейнского вина, два ведра меда вишневого да кувшин малинового, вдоволь пива и иной выпивки. Петр желал знать, почему его жена до сих пор не оторвана от сына, не отвезена в дальний монастырь и не пострижена, наконец?! Ответ Адриана неизвестен, в отличие от реакции Петра, приказавшего схватить и доставить в Преображенское некоего архимандрита и четырех священников. «Патриарху, — добавляет в этой связи иностранец, — получение милости царя должно было стоить большой суммы денег».
О какой «милости» идет речь, неизвестно. В обширной переписке Петра ответственным за пострижение Евдокии назывался только ее духовник, однако уместно вспомнить, что сломить царицу не смогли ни всемогущий царский дядя боярин Л. К. Нарышкин, ни Т. Н. Стрешнев, ни любимый учитель Петра — «монстр» и обер–палач Ф. Ю. Ромодановский. Ходили слухи, что Петр сам пытался объясниться с опостылевшей женой, но царица и перед мужем выказала ту же твердость, что и перед его подручными. Так что запущенную иноземным современником версию, будто Адриан, перепугавшись, свалил вину на неких духовных лиц и выдал их на расправу, а сам откупился от царского гнева деньгами, придется оставить. Государь мог отнять у царицы сына Алексея и 23 сентября сослать Евдокию в суздальский Покровский девичий монастырь, но пострижена она была только в июне следующего, 1699 г., после усиленного давления светских властей на монастырские [535].
Ссылка и пострижение царицы Евдокии прошли в те годы почти незамеченными. Современников и потомков чрезвычайно волновал другой вопрос: почему же Адриан не возвысил голос против безобразного, злобного попрания Петром освященных Церковью русских традиция? Конечно, многих проблема бород просто не волновала: такие видные авторы записок о современных событиях, как И. А. Желябужский, А. А. Матвеев или князь Б. И. Куракин, о бородах вовсе не упоминают, а к перемене одеяний (затеянной, как мы помним, еще царем Федором) относятся нейтрально. Важно заметить, что царю Петру не осмелились возражать и те из сановников, кто глубоко чтил традиции. Например, князь Ф. Ю. Ромодановский, услыхав, что посол Ф. А. Головин надевал в Вене немецкое платье, сказал: «Не верю такой глупости и безумству Головина, чтобы он мог пренебречь одеждою родного народа» [536]. И тот же Ромодановский безмолвно вынес от Петра обрезание собственной холеной бороды!
Лишь те, кто не был пред грозными очами государя, осуждали находившегося на виду Адриана: «Какой–де он патриарх? Живет из куска, спать бы ему да есть, да бережет–де мантии, клобука белого, затем он и не обличает (Петра). А вы–де, власти (церковные), все накупные!» Говоривший это Иван Нагой, небесприбыльно изображавший в народе юродивого, «хотел идти в Преображенское царя обличать, что бороды бреет и с немцами водится и вера стала немецкая». Вместо этого, после доноса и пыток в Преображенском приказе, был бит кнутом и сослан в Азов на каторгу [537]. Крепкую оппозицию петровским безобразиям составили староверы; народ в массе своей молчал, привычно сторонясь от очередного буйства государственной власти.
Современные обличители патриарха и многочисленные историки, не находившие оправданий его смирению перед государем, отказывались живо представить себе картину московской осени 1698 г., когда вечно пьяный Петр был весь залит кровью, перемешивая массовые пытки и казни с «веселыми» (по отзывам иностранцев) пирами — и временами путал их, впадая в совершенное озверение. Вот Петр, на пиру у любезного друга Лефорта, бранит боярина А. С. Шеина и выхватывает шпагу, обещая содрать с полководца кожу. Ближайшие друзья и собутыльники — главный «заплечных дел мастер» (палач) «князь–кесарь» Ф. Ю. Ромодановский и воспитатель Петра «князь папа» Н. М. Зотов — пытаются утихомирить государя; Ромодановский ранен в руку, едва не лишившись пальцев, Зотов — в голову; хозяин дома Лефорт тоже получил порядочный удар. Затем Петр (по рассказу Корба) «весело пропировал до утра».
Утром государя ждали застенки, через которые неделю за неделей, месяц за месяцем проходили на пути к казни сотни и тысячи стрельцов. Мучения, которым подвергались мужчины и женщины, дети и беременные, описанию не поддаются. Крупнейший знаток русской истории С. М. Соловьев выразился ясно: «пытки отличались неслыханною жестокостью» [538]. Петр не поспевал «везде присутствовать, все торопить своим содействием», ведь одновременно «работало» полтора–два десятка застенков, в разных местах Москвы и в селе Преображенском казнили за день 100—200 человек, причем не только попросту вешали или рубили головы, но колесовали, сдирали кожу, рвали ноздри, выставляли изуродованные тела на позорище…
Петр подавал пример, увлекая придворных то жечь людей огнем, то рубить топором, то «явить молодечество», снося головы палашом. Приближенные приняли вызов и старались во всем опередить государя, так что тот временами впадал в ревность. «Зверь, долго ли тебе людей жечь!» — выговаривал Петр Ромодановскому, посчитав, что тот уже переступает предел жестокости и пьянства. Нам пить некогда, с гордостью за свой труд отвечал Ромодановский, ибо «всегда в кровях омываемся!» На кровавую потеху глашатаи из Преображенских солдат специально зазывали «всяких чинов людей, кто хочет смотреть розных казней».
«Также, — продолжает цитированный выше Желябужский, — брали из Девичья монастыря боярынь, и девок, и стариц в Преображенское. И в Преображенском они распрашиваны, и по распросам пытаны. И на виске (дыбе) Жукова дочь девка родила» [539]. Пытали Анну Жукову вместе с ее приятелем, полковником Василием Колпаковым, 26 сентября, после допроса царевны Марфы Алексеевны, добиваясь показании против царевны Софьи. 27 числа разъяренный Петр лично прибыл в оскверненный кровью Новодевичий монастырь, пытаясь собственноручно вырвать признание в «заговоре» у премудрой старшей сестры.
Под этим числом, 27 сентября (7 октября по новому стилю), Корб записал в своем дневнике о выступлении патриарха Адриана с печалованием об участи пытаемых и казнимых. «Молва о столь жестоких и ужасных пытках, производимых ежедневно, дошла до патриарха, который счел своим долгом обратить к кротости разгневанное сердце; он полагал, что наиболее пригодна для этой цели икона пресвятой Девы». Судя по ответу Петра, Адриан пытался склонить государя к милосердию молитвенным поклонением наиболее почитаемому лику Богородицы Владимирской, писанному, по преданию, самим евангелистом Лукой.
«Зачем пришел ты сюда с иконой! — закричал Петр. — Какая отрасль твоей должности призывает тебя в эти места? Уходи скорее и верни икону на место, посвященное поклонению ей. Знай, что я чту Бога и молюсь пресвятой его Матери, может быть, усерднее тебя. Высшей своей обязанностью и долгом благочестия перед Богом я считаю охранять свой народ и публично карать преступления, клонящиеся к общей его гибели!» [540]
Во время всеобщего страха, когда никто из несомненно мужественных людей (типа князя Я. Ф. Долгорукова) не пытался остановить кровавую руку царя, поступок едва живого патриарха, явившего пресветлый лик небесной заступницы Российского государства среди неописуемых зверств Петра, кажется невероятным. Но историки, за исключением разве что С. М. Соловьева, отметавшие сообщение Корба как недостоверное, не знали, по всей видимости, о существовании проповеди Адриана в связи с событиями стрелецкого бунта 1698 г., написанной его секретарем Карионом Истоминым [541].
Благоразумный литератор не случайно сделал прежде всего выписку из объявительной грамоты о событиях бунта и его подавлении. В июне—июле 1698 г., после разгрома стрельцов правительственными войсками под Воскресенским монастырем, уполномоченная московскими боярами комиссия под руководством командующего А. С. Шеина провела тщательное и жестокое расследование. «Свирепость примененных пыток была неслыханная, — писал Корб. — …Ужасная для слуха и зрелища трагедия!.. Прелестнейший уголок земли стал местом злейшей расправы палачей». В точности следуя юридической традиции, Шеин суровыми допросами и пытками выявил и предал смерти 130 «пущих заводчиков»; еще 140 человек, принимавших активное участие в бунте, было бито кнутом и сослано; несколько стрельцов взяли для продолжения следствия в Москву; 1965 несчастных разослали под надзор по разным городам и монастырям [542].
К приезду Петра все было кончено. Трагедия состояла в том, что пережитый в юности ужас и звериная ненависть царя к стрельцам требовали все новой и новой крови. Шеин впал в немилость и так и умер в опале. Пытки и казни оставшихся было в живых стрельцов возобновились с поистине невообразимой жестокостью. А торжественная проповедь патриарха, произнесенная им самолично перед благодарственным молебном в Успенском соборе (согласно помете на рукописи), имела целью показать, что опасный мятеж вполне усмирен, что Шеин заслуживает всеобщей благодарности, что все, наконец, должны возблагодарить Бога за окончательное избавление от мятежа, случившегося от дьявола попущением Господа на людские грехи.
